Алхимический марьяж Элистера Кромптона

Суббота, 9 октября 2010 г.

– Если кому-то так тяжело бремя богатства, почему бы ему не сбросить его со своих плеч?

– Но кто же способен на такое? Бедным некуда деться от своей нищеты, богатые обременены богатством. Такова жизнь, ее не переделаешь. Богатые нуждаются в сочувствии, и я им сочувствую от всей души. Они хотят, чтобы возле них были люди, умеющие наслаждаться и ценить роскошь и при этом учить _их_ наслаждению. Я выполняю эту функцию, Элистер, совершенствуя их способность к наслаждению тем, чем одарила их судьба. А богатые женщины, Элистер! У них тоже есть свои потребности. Они породисты, нервозны, подозрительны и легко поддаются внушению. Им нужны изысканность и утонченность, внимание мужчины с высоким полетом фантазии и исключительной чувственностью. В нашем никчемном мире редко встретишь такого мужчину. А мне посчастливилось – у меня на это талант.

Кромптон с ужасом смотрел на него. Ему трудно было поверить, что этот самодовольный растленный альфонс – часть его самого, а в будущем – и часть его души. Он был бы рад отделаться от Лумиса со всем его отвратительным сексуальным бизнесом. Но это было невозможно: непостижимая судьба обрекла всех мужчин, даже лучших из них, обладающих чистыми помыслами и ясным умом, на борьбу со своими низкими инстинктами, заставив их постоянно подавлять в себе (лучше всего – методом сублимации!) позорную мужскую потребность иметь много женщин, много развлечений и много денег за просто так.

Как это ни досадно, а Лумис ему необходим. Может, все еще обойдется. Кромптон не сомневался в своей способности обуздать это импульсивное, непредсказуемое, изменчивое существо, он даже надеялся превратить его вредные охотничьи инстинкты в страстную любовь к архитектуре, садоводству или чему-нибудь в том же духе.

– В общем-то, мне нет до этого никакого дела, – сказал Кромптон. – Как вам известно, я представляю собой подлинную личность Кромптона в его подлинном теле. И я прибыл на Эйю для реинтеграции.

– Я так и понял, – согласился Лумис.

– Полагаю, вам понадобится какое-то время, чтобы уладить дела?

– Мои дела всегда в полном передке, – ответил Лумис. – Я ведь близок только с теми, с кем мне хорошо.

– Я имею в виду деловые отношения, такие, например как неотложные долги, урегулирование вопросов собственности и тому подобное.

– Я, как правило, этими вопросами не занимаюсь, – сказал Лумис. – Я считаю так: всю кучу неприятностей, которая останется после меня, пусть разгребают те, кому есть до этого дело. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Как вам будет угодно. Тогда приступим?

– Прошу прощения?

– К слиянию!

– Ах да, – сказал Лумис. – Но вот как раз в этом я сомневаюсь. – Он помолчал минуту, раздумывая. – Я размышлял над этим, Эл, и, знаете ли, мне совсем не хочется сливаться с вами. Тут нет никакой личной неприязни – просто я так чувствую.

– Вы отказываетесь от слияния со мной? – недоверчиво переспросил Кромптон.

– Совершенно верно, – ответил Лумис. – Мне чертовски жаль, я знаю, какой гигантский путь вы проделали, и все зря; но вы могли сначала написать, спросить меня… Во всяком случае, прошу прощения, но так уж все складывается.

– Вы, видимо, не понимаете, что вы недоукомплектованный, недоделанный экземпляр, карикатура на полноценного человека? – разозлился Кромптон. – Разве вы не видите, что выбраться из той помойки, в которую вы превратили свою жизнь, и обрести ясную, божественную атмосферу высшего существования вы можете только путем слияния со мной?

– Вижу, – со вздохом сказал Лумис. – И у меня иногда возникает желание найти что-нибудь чистое, святое, не тронутое рукой человека.

– Но тогда…

– Честно говоря, я недолго предаюсь подобным мечтаниям. Мне и так неплохо. Особенно сейчас, когда Джиллиам порвала со мной и я могу все начать по новой. В моей жизни осталось еще достаточно много удовольствий, чтобы пожертвовать ими ради переселения в вашу голову, Эл, – только не поймите меня превратно.

– Но ваше теперешнее счастье временно, вы же понимаете. Оно скоро пройдет, как проходят все эфемерные состояния, и вы снова погрузитесь в страдания, которые преследуют вас всю жизнь.

– Да нет, не так уж все страшно, – сказал Лумис. – Меня не пугает даже такая жизнь, какая была у меня раньше.

– Тогда учтите вот что, – сказал Кромптон, – ваша личность находится в дюрьеровом теле, а срок его существования – сорок лет. Вам сейчас тридцать, и остается вам не более десяти лет.

– Хм, – сказал Лумис.

– И через десять лет вы умрете.

– Понятно, – сказал Лумис и задумчиво закурил самокрутку с красным пятнышком возле фильтра.

– Ничего плохого в реинтеграции нет, – убеждал его Кромптон, стараясь говорить как можно более дружелюбно. – Мы все – и я, и вы, и третий, до которого нам еще предстоит добраться, – мы постараемся. Мы разрешим все наши конфликты путем разумного, дружеского согласия, и все будет хорошо. Что вы на это скажете?

Лумис рассеянно мял сигарету в руке. Наконец он вздохнул и сказал:

– Нет.

– Но ваша жизнь…

– Я просто не способен на то, что вы мне предлагаете, – сказал Лумис. – Меня вполне устраивает ловить рыбку в мутной воде и плыть по течению. А десять лет – не такой уж маленький срок, за это время все может измениться.

– Ничего не изменится, – возразил Кромптон. – Через десять лет вы умрете. Просто умрете.

– Ну, кто знает…

– Умрете!

– И долго еще вы будете повторять это? – спросил Лумис.

– Но это правда. Вы _непременно_ умрете.

– Да, непременно… – сказал Лумис. Он курил и думал. Потом вдруг лицо его просветлело. – Кажется, нам действительно необходимо слияние!

– Ну наконец-то!

– Через каких-нибудь девять лет.

– Да вы что! – возмутился Кромптон. – Значит, по-вашему, я девять лет буду околачиваться на этой потешной планете в ожидании вашего решения?

– А что вам еще остается? – резонно заметил Лумис. – Ну же, старина, не будем ссориться. Я не раз на собственном опыте убеждался, что в конце концов все устраивается само собой, если не обращать ни на что внимания и продолжать заниматься своим делом. Пойдемте со мной, Элистер, я хочу узнать ваше мнение кое о чем.

Он повел Кромптона вниз по лестнице в подвал, в свою мастерскую. В углу находилось сооружение, слегка напоминавшее электронный орган. Он был оснащен множеством рычажков, кнопок и ножных педалей и слегка походил на кабину старинного «Боинга-747». Возле него стояла маленькая скамеечка. Лумис сел и включил ток.

– Это машина самовыражения Вурлитцера-Венко, – объяснил он Кромптону и передвинул несколько рычажков. – Я включил ее и настроил на определенную тональность. Оранжевый и желтый цвета на стене означают, что основная тема композиции – это глубокая жалость к себе. Машина сейчас разработает музыкальное и поэтическое оформление этого настроения и воспроизведет свои стихи в левом нижнем углу большого экрана. Слушайте же и смотрите, Элистер.

Лумис зарядил машину эмоциями, и та перевела их в цвета, формы, ритмы, напевные стихи, в танцевальные па, исполняемые изящными марионетками, в веселые ритмичные песенки и страстную декламацию, в просторы серого океана и черной ночи, в кроваво-красные закаты, сливающиеся с брызгами смеха и сотрясаемые приступами бессильного гнева. Туманные многокрасочные сцены проходили одна за другой, наполненные призрачными людьми, которые разыгрывали какие-то странные драмы; в этой разношерстной репрезентальгии – так называлось это действо – ощущались наивные детские мечты, первые смущенные сексуальные желания, занудные школьные годы, первая любовь во время каникул и многое, многое другое. Все это было сплетено и закручено с помощью самых разнообразных художественных средств (кроме скульптур из мыльных пузырей – новшества, доступного только последней, пятой модели машины Вурлитцера-Венко) и завершалось блистательным парадоксальным финалом, в котором все разрозненные элементы выстраивались в стройный ансамбль различных человеческих качеств и создавали выпуклый образ личности, но не сливались в нем полностью, а подчеркивали и оттеняли друг друга, ярко высвечивая тем самым собственную неповторимость. На этом все кончилось, но два человека оставались молча сидеть на своих местах.

Наконец Лумис не выдержал.

– Как вам это понравилось? Будьте предельно искренни – тут вежливость ни к чему.

– Ну что ж, – ответил Кромптон, – должен сказать, что точно в такие же игры играют на всех машинах самовыражения.

– Понятно, – холодно отозвался Лумис, и его душевная боль отразилась лишь в том, что он принялся терзать свой нос.

Он еще помолчал в мрачном раздумье. Но затем, оживившись, сказал:

– А, к черту! Это же всего лишь хобби! Я просто развлекаюсь тут. Но как любитель я все-таки кое-чего достиг, вы не находите? Давайте иногда встречаться, выпивать вместе, а? Сколько вы еще здесь пробудете?

– Ровно столько, сколько понадобится для реинтеграции, – ответил Кромптон.

– Тогда это надолго, – заметил Лумис. – Потому что я остаюсь тем, что я есть.

Он опять повернулся к машине и сыграл веселую пьеску из звуков, запахов и образов похоти, алчности и опьянения. Кромптон ушел, не дожидаясь репризы.